И Древень подхватил общий напев, раздававшийся с прежней силой.  Однако
мало-помалу голос его притих и смолк, а нахмуренный лоб глубоко  взбороздили
морщины. Потом он поднял глаза, и Пин заметил в них скорбь - но  не  уныние.
Казалось, зеленый огонь разгорелся еще  сильнее,  но  светил  он  как  бы  '
издали, из темной глубины его мыслей.
     - Оно конечно, друзья мои, может статься иначе,  -  медленно  промолвил
он. - Может статься и так, что судьба против нас, что нас постигнет рок, что
это последний  поход  онтов.  Но  если  бы  мы  остались  дома  в  блаженном
бездействии, мы бы своей судьбы не миновали, раньше ли, позже ли, не все  ли
равно? Мы об этом давно размышляем, потому и в поход двинулись. Нет,  спешки
тут  не  было:  просто  решение  созрело.  Зато,  глядишь,  и  песни  сложат
когда-нибудь о нашем последнем походе. Да, - вздохнул он, - сами,  может,  и
сгинем, но хоть другим поможем. Жаль только, если вопреки старым  песням  мы
никогда больше не встретимся с онтицами. Очень бы  мне  хотелось  еще  разок
повидать Фимбретиль. Однако ж, друзья мои, песни -  они  ведь  как  деревья:
плодоносят по-своему и в свою пору, а случается, что и безвременно засыхают.
     Онты шагали ровно и размашисто. Вначале путь их  лежал  на  юг  длинной
логовиной; потом приняли вправо и двинулись наискосок, все выше  и  выше,  к
вздымавшимся  за  верхушками  деревьев  западным  кряжам   Метхедраса.   Лес
отступал, рассыпался купами окраинный березняк, а там лишь кое-где на  голом
склоне торчали одинокие сосны. Солнце кануло за  темный  гребень.  Стелились
сумерки.
     Пин оглянулся. То ли онтов прибавилось, то ли... что за наваждение?  За
ними оставался пустой и тусклый откос, а теперь он был покрыт  деревьями.  И
деревья не росли, не стояли - они  двигались!  Неужели  Фангорн  очнулся  от
вековечной дремы и выслал на горный хребет  древесное  воинство?  Он  протер
глаза: может, он сам задремал или ему померещилось в сумерках? Но нет, серые
громады шествовали вверх по склону, разнося  глухой  шум,  гудение  ветра  в
бесчисленных  ветвях.  Онты  всходили  на  гребень  и  давно  уже  не  пели.
Воцарились темень и тишь, только земля трепетала  от  поступи  древопасов  и
пробегал шелест, зловещий многотысячелистный шепот. С  вершины  стала  видна
далеко внизу черная пропасть,  огромное  ущелье  между  последними  отрогами
Мглистых гор - Нан-Курунир, Долина Сарумана.
     - Изенгард окутала ночь, - вымолвил Древень.




      Глава V. БЕЛЫЙ ВСАДНИК





     - Ну и ну, до костей пробирает, - выговорил Гимли, стуча зубами, хлопая
в ладоши и приплясывая. На ранней зорьке они всухомятку перекусили и  теперь
дожидались, пока рассветет: вдруг да сыщутся все-таки  хоббитские  следы.  -
Да, а старик-то! - вспомнил он. - Вот  чей  след  мне  бы  ох  как  хотелось
увидеть!
     - Зачем бы это? - удивился Леголас.
     - Если по земле ходит, значит, он старик и старик,  не  более  того,  -
пояснил гном.
     - Откуда тебе следы возьмутся, трава-то жесткая и высокая.
     - Это Следопыту не помеха, -  возразил  Гимли,  -  Арагорн  и  примятую
былинку мигом заметит. Другое дело, что нечего ему замечать: призраки следов
не оставляют, а являлся нам Саруманов призрак. Что ночью, что поутру я то же
самое скажу. Да он и сейчас небось исподтишка  следит  за  нами  с  той  вон
лесной кручи.
     - Очень может быть, - согласился Арагорн, -  однако  же  вряд  ли.  Ты,
Гимли, помнится,  сказал:  дескать,  спугнули  лошадей?  Леголас,  а  ты  не
расслышал - по-твоему, как они ржали, испуганно?
     - Ясно расслышал, - сказал Леголас. - Нет, ничуть не испуганно. Это  мы
в темноте перепугались, а они - нет, они  ржали  радостно,  точно  встречали
старинного друга.
     - Вот и мне так показалось, - сказ