мало
ли что издали кажется. Не прикасаться к оружию и держать языки на привязи
-
это я всем говорю, да и себе напоминаю. Надо, чтобы нас добром пропустили
к
Теодену.
Стояло хрустальное утро, и птицы распевали вовсю, когда они подъехали к
реке. Она шумно изливалась в низину, широким извивом
пересекая
их
путь
и
унося свои струи
на
восток,
к
камышовым
заводям
Онтавы.
Сырые
пышные
луговины и травянистые берега заросли ивняком,
и
уже
набухали,
по-южному
рано, густо-красные почки. Мелкий широкий брод был весь
истоптан
копытами.
Путники переправились и выехали
на
большую
колеистую
дорогу,
ведущую
к
крепости мимо высоких курганов у подошвы горы. Их зеленые склоны с
западной
стороны подернуло точно снегом звездчатыми цветочками.
-
Смотрите,
-
сказал
Гэндальф,
-
как
ярко они белеют! Называются
поминальники,
по-здешнему
симбельмейны,
кладбищенские цветы, и цветут они
круглый год. Да-да, это все могильники предков Теодена.
- Семь курганов слева, девять - справа, - подсчитал
Арагорн.
-
Много
утекло жизней с тех пор, как был воздвигнут золотой чертог.
- У нас в Лихолесье за это
время
пять
сотен
раз
осыпались
красные
листья, - сказал Леголас, - но, по-нашему, это не срок.
- Это по-вашему, а у мустангримцев
другой
счет
времени,
-
возразил
Арагорн. - Лишь в песнях осталась память о том, как построили дворец, а
что
было раньше, уж и вовсе не помнят. Здешний край они называют своей землей, и
речь их стала невнятна для северных сородичей.
Он завел тихую песню на медлительном
языке,
неведомом
ни
эльфу,
ни
гному, но им обоим понравился ее протяжный напев.
- Послушать, так ристанийское наречие, - сказал Леголас,
-
и
правда,
звучит по-здешнему, то красно и раздольно, то жестко и сурово: степь и горы.
Но я, конечно, ничего не понял. Слышится в песне печаль о смертном уделе.
- На всеобщий язык, - сказал Арагорн, - это
можно
перевести
примерно
так:
Где ныне конь и конный?
Где рог его громкозвучащий?
Где его шлем и кольчуга,
где лик его горделивый?
Где сладкозвучная арфа
и костер, высоко горящий?
Где весна, и зрелое лето, и золотистая
нива?
Отгремели горной грозою,
отшумели степными ветрами,
Сгинули дни былые
в закатной тени за холмами.
С огнем отплясала радость,
и с дымом умчалось горе,
И невозвратное время
не вернется к нам из-за Моря.
Такое поминанье сочинил давно забытый
ристанийский
песенник
в
честь
Отрока Эорла, витязя из витязей: он примчался сюда с севера, и крылья
росли
возле копыт его скакуна Феларофа, прародителя нынешних лошадей
Мустангрима.
Вечерами, у костров, эту песню поют и поныне.
За безмолвными курганами дорога вкруговую устремилась вверх по зеленому
склону и наконец привела
их
к
прочным
обветренным
стенам
и
крепостным
воротам Эдораса.
Возле них сидели стражи, числом более десятка; они тотчас
повскакивали
и преградили путь скрещенными копьями.
- Ни с места, неведомые чужестранцы! - крикнули
они
по-ристанийски
и
потребовали затем назвать себя и изъяснить свое дело. Изумление
было
в
их
взорах и ни следа дружелюбия; на Гэндальфа они глядели враждебно.
- Добро вам, что я понимаю ваш язык, - отозвался тот на их
наречии,
-
но странники знать его не обязаны. Почему
вы
не
обращаетесь
на
всеобщем
языке, как принято в западных землях?
- Конунг Теоден повелел пропускать лишь тех, кто знает
по-нашему
и
с
нами в дружбе, - отвечал самый видный из стражей. - В дни войны
к
нам
нет
входа никому, кроме мустангримцев и гондорцев, посланцев Мундбурга.
Кто
вы
такие, что безмятежно едете в диковинном облаченье по нашей
равнине
верхом
на конях, как две капли воды схожих с нашими? Мы стоим на часах всю
ночь
и
заметили вас издалека. В жизни
не
видели
мы
народа
чуднее
вас
и
коня
благородней того, на котором вы сидите вдвоем. Он из табуна Бэмаров - или же
глаза наши обмануты колдовским обличьем. Ответствуй, не ведьмак
ли
ты,
не
лазутчик ли Сарумана, а может, ты
чародейный
призрак? ..далее 

Последние изменения на странице произошли 29-07-2004